Крест на башне - Страница 104

104

Должно быть, я смутился больше их обоих, вместе взятых, и, откашлявшись, пробормотал нечто невнятно-бессвязное. Понять из этого бормотания можно было разве что обещание проследить, чтобы в ближайшие пять-десять-пятнадцать минут их не беспокоил никто и не под каким видом.

Со стороны все эта ситуация, должно быть, выглядела донельзя комично – подполковник в роли часового, оберегающий э-э… неприкосновенность интимной беседы собственных подчиненных. Впрочем, мне не довелось пробыть в сей роли и пяти минут; Таня вышла из палаты через три.

Я, по примеру Игоря, попытался было тактично отвести взгляд – но она сама подошла вплотную ко мне и твердым, хотя и несколько напряженным голосом заявила, что желала бы объясниться.

Все еще глядя в сторону, я тихо сказал: ей вовсе незачем что-либо говорить мне, ибо я и без того отлично представляю – шеврон на ее плече нельзя заполучить, не располагая очень вескими причинами для оного.

Таня ненадолго замолчала, а затем также тихо произнесла, что ей, наверное, уже давно хочется кому-нибудь – но не Игорю, пока – не Игорю! – об этом рассказать, и если мне не будет противно побыть в роли исповедника для одной чертовой турболетчицы…

Мне – не было! И Таня, непривычным дерганым движением прикурив от поднесенной зажигалки очередную «соломинку», начала говорить… сбивчиво, порой замолкая на полминуты или даже больше… как ее муж… она была без памяти влюблена в него с его семнадцати… блестящий юнкер Нестеровского, при виде их формы юные гимназисточки без чувств валились… и она, наследница княжеского титула и состояния. Два года спустя они вновь встретились на балу, только теперь семнадцать было уже ей, а он был уже поручиком… 2-го истребительного… и сам подошел к ней. Они обвенчались через девять месяцев, а еще через семь началась война.

Его перехватчик подбили над столицей, нарвался на очередь задней огнеточки «Готы»… он сажал подбитую машину пять минут и все это время – горел.

Когда она примчалась к нему в госпиталь, врач не стал скрывать, – сожжено больше восьмидесяти процентов кожного покрова, с такими ожогами не живут. А он прожил еще пять с половиной часов, все это время она была рядом… он не мог говорить… боль была страшная, несмотря на все анестетики… обугленный кусок мяса, совсем недавно еще задорно шутивший, смеявшийся, таскавший ее на руках по их огромной квартире на Литейном, любивший ее… бывший ее мужем.

Тогда ей и в самом деле не хотелось больше жить, но мысль о суициде даже не появлялась. Ей хотелось отомстить тем, кто заставил мучиться его. Отомстить страшно, стократно… Документы в летное взяли без единого вопроса, и когда начали формировать полк «Вдов», она записалась в него одной из первых.

Когда началась Смута, «Вдовы», числившиеся, по понятным причинам, одной из наиболее верных правительству частей, успели провести несколько вылетов по мятежникам, прежде чем на их аэродром ворвались танки под синими знаменами.

Пришлось скрываться… Долго. Домой она вернулась уже после Третьяковского мятежа и узнала, что ее отец… тут ее голос вновь сорвался, и я поспешно сказал, что о судьбе ее семьи уже знаю – личные дела турболетчиков хранились в канцелярии бригады.

А потом… на том вечность назад устроенном нашим батальоном банкете она встретила Игоря и неожиданно поняла… поняла, что все еще жива! Что все еще не утратила способности радоваться жизни и… любить!

Кажется, она ждала от меня каких-то слов… осуждения… одобрения? Не знаю. Рассудок мой явно саботировал процесс осмысления, заявив, что дела, где замешаны чувства, никоим образом не относятся к сфере его компетенции. Сердце же… решило все просто.

Дай вам бог счастья, Таня!

ЭПИЛОГ

Вокруг ромашек белый снег,
А в них, как капли крови, – маки
И для кого-то здесь был рай,
Ну а для нас – рубеж атаки!

ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТ ЭРИХ БОССА, РОТНЫЙ

Был он, этот домик, издалека приметил. Симпатичный такой он был, двухэтажный, в старинном стиле, бревенчатый, на концах крыши фигулины всякие забавные. И нетронутый. Даже вспомнил, как это по-русски правильно называется – терем. Князья ихние вроде бы как раз в таких домиках жили, доблестные риттеры всякие, в смысле богатыри, ну и прочая, как говорят синие, аристократическая верхушка.

Ну, если до конца точно, дом был почти не тронутый – одну из угловых стенок шальным снарядом проломило. Вдоль нее, видно, как раз книжный шкаф стоял, – и теперь с той стороны весь двор, до самого забора был от бумаги белый. Словно зима пришла или в крайнем случае сакуровый сад в период цветения.

Одну книжку я интереса ради подобрал, глянул на обложку: автор – Обручев, а название не разобрать, обгорело.

Обернулся к панцеру…

– Стась, – показываю, – о чем это, не знаешь?

– О зверях, – устало отзывается она. – Ископаемых.

– Вроде нашего «смилодонта»? – уточняю.

– Да.

Здорово, думаю. Бывает же вот так – шел, нагнулся, да и подобрал хорошую, полезную вещь. Будет свободное время – обязательно почитаю.

Открыл, глянул на титульный лист – ну да, Обручев, профессор палеонтологии.

Вот ведь, думаю, интересное занятие у людей – звериков вымерших по косточкам восстанавливать.

Забрался обратно на башню, кинул книжку на креслице свое и к дому зашагал.

Прошел сквозь пролом внутрь, огляделся. Ну да шкаф здесь стоял, длинный, во всю стену. Одна секция в углу даже целой осталась. Стекло только, понятное дело, все на полу, мелкой россыпью, а так – солидное сооружение, лаком сверкает, двенадцать полок и все сверху донизу и справа налево книгами забиты.

104