Бомбили они тысяч с трех, почти с горизонтали и, видимо, потому работа их особого впечатления не произвела: бомбы раз за разом ложились в стороне от наших окопов, а четвертый по счету самолет и вовсе вывалил большую часть своего груза на нейтралке, последнюю же пятисотку положил в траншею напротив нас. Полагаю, в эфире после сего деяния стало весьма густо… от эпитетов, которые соц-нацики адресовали своей незадачливой поддержке.
До полудня мы наслаждались затишьем, – какая-то синяя гаубица, правда, пыталась обозначить «беспокоящий огонь» по нашим позициям, но проделывала сие донельзя лениво, к тому же постоянно давая перелеты. Эту идиллию прервал очередной огневой налет – и на этот раз его целью были уже настоящие траншеи.
Длился он недолго, минут пять, которые, впрочем, показались мне почти часом: когда вокруг тебя перепахивают землю «чемоданами», трудно не скатиться в субъективизм. Наконец, окоп перестал изображать из себя внутренности бетономешалки. Я начал было выкапываться, но тут мне на голову вместе с очередным полупудом земли съехал по бывшей стенке траншеи комвзвода-2. Куртка лейтенанта явственно дымилась, а изъяснялся он преимущественно при посредстве своих любимых «специфических морских терминов». С трудом продравшись сквозь них, я сумел-таки уяснить два факта: тяжелая минометная батарея пожелала всем нам жить долго и счастливо, а мне, как бывшему фельдшеру, приказано явиться в первую роту. Первой роте не повезло. Один из синих «чемоданов», судя по воронке от шестидюймового миномета, угодил точнехонъко во взводный блиндаж, где среди прочих укрывался от обстрела и ротный служитель Гиппократа. Сам он, равно как и семнадцать его товарищей, уж, понятное дело, ни в какой помощи не нуждался: когда сорок девять килограммов оперенного фугаса пробивают четыре слоя земли и бревен, от укрытия остается лишь остро воняющий взрывчаткой кратер, а от людей не остается ничего. Совсем.
Раненых было меньше. Девять человек, из них двое отделались контузией и вскоре должны были более-менее вернуться к норме. Остальным же, тяжелым, среди которых оказался и получивший осколок в живот капитан Ерофеев, мы с Михайловым мало чем могли помочь – лишь хоть немного увеличить шанс пережить перелет в аэровагоне, уже вызванном Игорем. Перевязка, укол. Знакомый вой турбин раздался минут через пять, видимо, коптер специально задержался с отлетом. Быстрее, быстрее… последние носилки мы буквально забросили в отрывающийся от земли аэровагон и дружно отпрянули назад, спасаясь от хлынувших из-под турбин потоков песка и комочков спекшейся глины,
Аэровагон взлетел, разворачиваясь, начал набирать высоту, и в этот момент санитар из первой роты, кажется его звали Левченко, протиравший глаза, а потому единственный, кто не провожал взглядом улетающий транспорт, вдруг закричал, закричал дико, пронзительно, словно ему пытались пилить ногу без наркоза… и, обернувшись на этот крик, я успел заметить скользящую над самыми деревьями тупорылую тень легкого штурмовика.
Все произошло очень быстро. Приглушенное расстоянием торопливо-захлебывающееся тарахтение – в упор! – пушек, тоскливо-отчаянный вой уцелевшей турбины, дымно перечеркнувшая небо пылающая комета, и глухой вздох распустившегося огненного цветка.
Резко отвернувшись, я зажмурился, но на сетчатке так и осталась гореть, намертво опечатавшись, объятая пламенем крохотная фигурка, вывалившаяся из люка транспорта за несколько секунд до взрыва. Снаряды штурмовика не должны были задеть лежащих на полу раненых, а вот хлынувшее из пробитых баков горючее…
После третьей атаки на поле боя осталось еще два танка. Почти сразу же, без паузы, синие пошли вновь, и на этот раз пустили во второй линии не только танки, но и самоходки. Синие пушкари стреляли куда точнее своих собратьев-танкистов, – пускач, стоявший позади первого взвода, успел выпустить лишь одну ракету, после чего был уничтожен прямым попаданием.
В ответ бригада выложила на стол свой главный козырь: «Скифы». Шесть турбокоптеров, «всплыв» из-за леска за нашими спинами, спокойно, как на полигоне, меньше чем за две минуты расстреляли ракетами восемь самоходок и три танка.
Господа социал-интернационалисты попытались отыграться посредством очередного артобстрела – десять минут шквального огня, по истечении коих местность вокруг наших траншей должна была окончательно уподобиться родине селенитов.
«Должна была» я написал потому, что не имел возможности удостовериться в оном факте лично – сразу по окончании четвертой атаки штабс-капитан Овечкин получил приказ выводить батальон из боя. Бригада дружно выполнила «шаг назад», заодно произведя и кое-какие рокировки, – участок близ дороги на этот раз достался шестому батальону, который пока на острие синих атак не попадал. Мы же получили возможность хоть немного перевести дух.
Немного…
Больше всего меня удивлял тот факт, что синее командование не пыталось даже обозначить маневр во фланг и тыл, хотя подобный ход с их стороны сразу сделал бы наше положение куда более неприятным. Но пока что их Павел и Варрон из всех ведомых военной науке кулинарных идей демонстрировали лишь блюдо под названием «атака в лоб».
Рев мотора возник словно бы из ниоткуда, и, прежде чем кто-либо успел понять, осознать, вырвавшиеся из-под крыльев белые нити коснулись земли, с хлопаньем распускаясь черно-алыми цветами.
Когда я вновь оторвал от содрогающегося, словно в агонии, бруствера потяжелевшую голову, там, где только что был второй взвод, сквозь оседающую пыль виднелись лишь горящие кусты, а подкравшийся на планирующем штурмовик – тот самый! – уже разворачивался вдалеке, маленький крестик на фоне небесной синевы. И достать его было нечем, нечем, нечем…