Дальше у меня на какое-то время воспоминания очень обрывочные пошли. Как нарезка хроники. Следующий кадр – я уже в «мамонте», Вольфа успели внутрь втащить, радист пытается пульс нащупать, я его отталкиваю… потом – ладони все в крови, наушники в них скользят и я ору что есть голоса:
– Повторяю, пленных не брать! Не брать! Всех, до последнего… всех, всех, всех!
А очнулся почему-то лежащим рядом с гусеницей «смилодонта», сигарета в зубах давно уже погасла, а я гляжу распахнутыми глазами в ночное небо, где звезд из-за дыма почти не видно… пока меня кто-то за плечо не начал трясти.
– Господин фельдлейтенант.
Как пружиной подбросило – вскочил, схватил за куртку, придавил к экрану и только потом понял, что это радист мой собственный.
– Какого…
– Радио… – забормотал испуганно Людвиг, – радио из штаба, господин фельдлейтенант.
Вырвал наушники у него, к уху прижал.
– Кошка на связи.
– Босса? – это был обер-лейтенант Фрикс, а еще – в треске и шипении помех я враз вычленил стрельбу и взрывы там, у той рации. И сразу похолодел, хотя десять минут назад казалось, что уже ничего я сегодня больше не почувствую.
– Доложите обстановку… ваше местоположение… где майор Кнопке, почему он не отвечает?
– Нахожусь в квадрате сорок восемь-Густав, сорок восемь-Дора, – я говорил спокойно, четко, хотя язык, кажется, вот-вот узлом завяжется. – Завершаю уничтожение штаба Соколовской дивизии. Вольф… майор Кнопке одиннадцать минут назад был убит.
– Убит… как… кто принял командование? Зиберт?
– Убит автоматчиком. Гауптман Зиберт тяжело ранен. Я принял командование ударной группой. Повторяю, я принял командование ударной группой. Прием.
– Ясно, – Фрикс на миг пропал куда-то, потом на той стороне застучало звонко, словно где-то рядом машингевер длинными лупил и обер-лейтенант вновь появился.
– Кошка… мы находимся в Арсеньево. Атакуют авровцы… до двух рот пехоты при поддержке штурмпушек. Прикрытие… синие… смято, частично разбежалось… ведем бой… долго не продержимся. Дивизия… усиленная рота вышла… будет через три часа.
И тут я сорвался.
– Через три часа вас всех… – прорычаля в микрофон, словно загрызть его собрался. – Отходите!
– Не получится… обошли с флангов… минометы…
– Сорок минут, – сказал, а сам чувствую – в голове словно кто-то выключателем щелкнул и лампочку врубил. Сразу все четким стало, прозрачным и, пожалуй что, холодным.
– Продержитесь еще сорок минут, обер-лейтенант. Я выйду к ним в тыл. Мой сигнал – сдвоенная красная ракета. В ответ обозначите себя белой и зеленой. Как поняли? Прием.
– Кошка, вас понял. Сорок минут. Ждем.
– Сорок минут, – покачал головой Хенке. – Оптимист ты, фельдлейтенант. Ночью, сквозь вражеские тылы…
Я на него посмотрел… ласково так. Он не выдержал, отвернулся.
– На «мамонте» я еще и быстрее доберусь. Главное, чтобы твои за мной успели.
– Успеют, – не понравилось мне, как Хенке это сказал. Не почувствовал я убежденности в его голосе. – Дам вторую и пятую машины, лучших водителей.
– Ладно, посмотрим, какие они у тебя… лучшие. Действуй…
Он козырнул, исчез в темноте. Я к «мамонту» подошел… Нильс все так же перед плащ-палаткой на коленях сидел, только нос его знаменитый еще больше распух, вовсе на полрожи стал… или показалось мне в темноте.
Положил руку ему на плечо, потряс осторожно…
– Вставай.
Не реагирует. Я голос повысил.
– Унтер Хербергер, встать!
Великая все-таки вещь – рефлексы! Нильс, по-моему, и не услышал меня толком, а ноги у него сами по себе пружиной распрямились и корпус вверх подбросили.
Глянул он на меня, всхлипнул громко, сопли со шнобеля своего рукавом комба утер.
– Эрих, – забулькал, – эх, Эрих, как же мы теперь… без майора-то?
Черт, если он сейчас не прекратит – сам разрыдаюсь к такой-то матери.
– Отставить истерику, унтер Хербергер! Смирно!
– Эрих…
– Молчать! Как стоишь, сволочь, перед офицером! – и врезал ему по правой щеке с маху так, что самого развернуло.
Нильс назад качнулся, приложился спиной о панцер… зато взгляд сразу осмысленней сделался.
– Очнулся?
– Да… вроде.
– Или, может, еще раз приложить?
– Не… хватит пока. Что стряслось-то?
– Авровцы Арсеньево штурмуют.
– Scheisse!
– Оно самое. Так что, на тебя вся надежда, Нильс. Быстрее «мамонта» к ним ничего не доберется.
Нильс прекратил щеку растирать. Поглядел на меня, потом на «мамонт»… на небо, сплошь облаками затянутое… наклонился и за углы плащ-палатки взялся.
– Помоги. Надо майора внутрь затащить.
Если бы мне кто прежде сказал, что безлунной ночью по незнакомой местности «мамонт» сможет почти двадцать километров за тридцать одну минуту преодолеть – расхохотался бы и спросил, за сколько тех километров этот сказочник на «мамонт» любовался. А теперь… и ведь все равно ни одна сука не поверит!
И все равно, пока неслись, у меня с каждой этой минутой на душе все тяжелее и гаже становилось. Была бы связь… только связи не было!
Наконец выскочили на пригорок и сразу, будто кто ширму отдернул, зарево стало видно и пальба слышна даже сквозь вой турбины. Тогда повеселел – раз бой ведут, значит, живы еще.
– Фары гаси!
Проселок более-менее освещен… а вот сообщать всей округе о нашем прибытии таким вот образом в мои планы пока не входит.
Достал сигнальный пистолет, проверил еще раз на ощупь, что на патроне выдавлено… ну да, «красная сдвоенная», до тридцати про себя досчитал, вскинул и нажал на спуск.
Пыхнуло, ракеты взвились и как раз почти над самой окраиной повисли. А секунд двадцать спустя, сначала из центра и почти сразу же с северной окраины, ответные взлетели. Белая и зеленая.